Выбор метода лечения
Я пришел к врачу, вооруженный новыми сведениями и лично обследовав образцы тканей. Он ожидал, что подруга выберет вариант и время лечения, хотя она уже сказала, что не будет этого делать. Последнее слово, конечно, было за ней, хотя я тоже считал, что лечение назначено неверно: удаление лимфатических узлов не имело смысла и привело бы к серьезным осложнениям.
В клинических исследованиях интерферон оказался неэффективным и с побочными эффектами. Более того, наличие клеток меланомы только в подкапсулярной области указывало на хороший прогноз, особенно если придерживаться цельной растительной диеты (ЦРД).
Онколог не знал о моем научном опыте и, насколько мне известно, о визите к патологу насчет исследования доктора Кука. Он думал, что я пришел поддержать пациента, и я просто слушал. Речь шла о его работе, и факты были просты. «Поздняя» стадия меланомы, диагноз подтвержден, уже есть метастазы в сигнальном узле. Оставшиеся лимфатические железы надо удалить и начать лечение интерфероном или его эквивалентом. Действовать нужно срочно, и по его поведению было видно, что именно он ожидал услышать в ответ.
Перечислив «сухие факты», врач спросил: «Когда вы сможете начать?»
Моя подруга повторила: «Я не собираюсь применять ни один из рекомендованных вами вариантов».
Шокированный и раздраженный онколог понял, что обходительное поведение во время первого визита не сработало. Он бросил: «Если вы не решитесь, в следующий раз может быть слишком поздно!» — подразумевая, что «слишком поздно» настанет скоро.
Такое давление со стороны сведущего в медицине специалиста на эмоционально ранимого, неинформированного, цепляющегося за жизнь пациента — нечестная игра. Оно, несомненно, заставляет принять врачебные рекомендации. Больные очень хотят верить своему онкологу, в котором видят обладателя ключей к выздоровлению.
Увидев такую реакцию, я предложил ему ознакомиться с литературой, которая у меня была с собой. Он резко и грубо отвел ее рукой, явно считая бессмыслицей. Ему не интересно было слушать ничего, кроме своего голоса.
Могу только представить, сколько таких случаев каждый день происходит в кабинетах онкологов. Учитывая заболеваемость раком, думаю, в США их около 2–3 тыс.. В большинстве случаев пациенты, их знакомые и члены семьи не могут или не хотят оспаривать мнение врача. Меня же его самоуверенность ошеломила. Я задумался: я чего-то не понимаю? Откуда эта твердолобая убежденность и безграмотность вкупе с заносчивостью — по крайней мере, по отношению ко мне? Его явно не интересовали данные, указывающие на что-то другое, чем «стандартное лечение»: традиционные химические методы.
Я слышал похожие истории от десятков, если не сотен пациентов, искавших информацию о питании и раке. Исследования поддерживали диетологический подход, но врачи настаивали на инвазивном, опасном и дорогом лечении с невысокой эффективностью. Но в данном случае я оказался заинтересованным лицом, потому что пациентом была моя жена. И я знал, что этот случай — единственный в своем роде. Особый. Точка. Однако Карен предпочла не делать ничего, никаких побочных эффектов не было, и восемь лет спустя мы в добром здравии празднуем пятидесятилетие совместной жизни.
Это происшествие стало для меня олицетворением многих аналогичных случаев и побудило написать эту книгу. Поскольку я не могу ходить с каждым пациентом на важные встречи, то хочу сделать что-то, чтобы уравнять игроков в правах: дать уязвимым людям право голоса и заставить поверить, что у них есть выбор и он не ограничен агрессивными и дорогими методами лечения.