Из всей белиберды, что выходит в эфир на радио «Отстой», труднее всего заглушить голос зависти. Она без промаха бьет по самооценке и вере в себя — обычно и без того хрупкой.

Но в писательской жизни от нее никуда не денешься: блистательный и ошеломляющий успех почему-то часто приходит к злобным, бездарным, недостойным личностям (то есть не к вам).

Да-да, публике свойственно стадное чувство; ее не задевает волшебство, которое возникает, когда ум, душа, рука и вдохновение сливаются в едином порыве. Телешоу, реклама и продюсеры работают куда эффективней. Но будем честны с собой: нам же хочется, чтобы однажды стадо ринулось в нашу сторону? Всем хочется.

Однако стадо пасется себе на травке, а потом бредет к какому-то жалкому графоману. И вот его писанина уже возглавляет список бестселлеров, у него покупают права на экранизацию, ему платят заоблачные авансы.

Графоман красуется на обложках крупных журналов: глянцевые портреты подретушированы, чтобы скрыть морщины, клыки и рога. Ваши литературные кумиры пишут о нем теплые отзывы; Times публикует восторженные рецензии. Графоман покупает дом — большой; затем второй, еще лучше первого. А тебя так и тянет выброситься из окна, особенно если тот самый графоман — твой близкий знакомый.

Муки зависти не выразить словами. Иногда целыми днями ненавидишь всех и ни во что не веришь. Если успех пришел к человеку, которого знаешь лично, он обязательно начнет подбадривать и обещать, что скоро твой черед. То же самое говорят невесты на каждой свадьбе, только ты все сидишь в старых девах. К стыду своему, начинаешь желать этому другу мелких пакостей — например, чтобы ему на голову упал кирпич. Или чтобы у него разыгрался простатит. Будь ты хоть какой богатый и успешный, а ректальный массаж слаще не станет.

Злобные фантазии затягивают: чувствуешь себя ребенком, которому разрешают только смотреть на витрину кондитерской. А твой друг (бывший) уже сидит и лопает конфеты! Почему-то кажется, что его жизнь — сплошной праздник, что он достиг вечного комфорта, покоя и обеспеченности. Теперь он доживет до ста двадцати лет или вообще никогда не умрет — ведь умирают всегда лучшие (такие как ты). Но это, конечно, глупости. Деньги гарантируют только одно: проблемы обходятся дороже. Так что стресса в жизни у наших успешных друзей только прибавится.

Так им и надо, думаешь ты. Пусть прибавится! Чтобы не расслаблялись.

Правда? Мы этого правда хотим? Да, я этого правда хочу.

А ведь известны случаи, когда одинокие, несчастные, унылые, задерганные невротики достигали невероятных высот в жизни!

Ну да... но у меня-то все будет по-другому! Я не стану коллекционировать статьи о себе. Не буду тыкать людям в нос своими успехами: «Смотрите, какой сегодня дождь! Вот, помню, в тот год, когда мне дали гуггенхаймовскую стипендию, тоже было очень дождливо!» Уж я-то никогда — не то что некоторые.

Прекрасная позиция; но все равно найдутся люди, которые станут себя вести именно так. Можете не сомневаться. Ревность и зависть к чужому успеху — издержки творческих профессий, и довольно неприятные. Я сама когда-то была чемпионом по зависти. По моему опыту, помогает тут немногое. Во-первых, легче становится с возрастом. Во-вторых, лучше не держать все в себе, а выговориться и выпустить пар. В-третьих, можно использовать собственные терзания как материал для творчества. И совсем замечательно, если найдется человек, который поможет увидеть в них смешную сторону. Кто посмеялся над собой — тот практически выздоровел.

В прошлом году я пережила тяжелейший приступ ревности: одна моя приятельница (скорее, уже бывшая) резко пошла на взлет. Каждый день она делилась новостями о том, как прекрасно принимают ее книгу. Казалось, ей обеспечен пожизненный триумф. Меня это очень задевало. Я пишу лучше, чем она. Объективно лучше. У меня много друзей-писателей, успешных и признанных. К ним я не испытываю никаких дурных чувств. Но эта знакомая часами вынуждала меня висеть на телефоне и расписывала, как у нее все хорошо. От каждой такой беседы мне хотелось заорать. Недовольство сочилось из меня, как смола из дерева.

Я твердо верю в то, что жить надо как будто завтра умрешь. Только тогда будешь свободна. Близость смерти учит внимательно относиться к людям, прощать, не копить мелочных обид. Так что всякий раз, когда звонила та приятельница, я старалась быть добрей и прощать нас обеих. В те дни мне много доводилось общаться с одной дамой с юга. Та все время и по любому поводу восклицала:

— Потрясающе! Просто пат-ррря-са-ю-ще!

И вот когда мне звонила заклятая подруга и выдавала очередную порцию новостей (всегда очень скромно, как благовоспитанная протестантская девочка на конкурсе красоты своего штата), я выслушивала и говорила:

— Да ты что? Пат-ррря-са-ю-ще!
Она отвечала:

— Я знаю, ты за меня рада. А вот кое-кого просто бесит, что у меня все так сложилось!

На что я твердила:

— Ну конечно, я рада! Это же просто пат-рря-са-ю-ще!

Хотя мне очень хотелось попросить адреса и телефоны тех, кого бесил ее успех.

Иногда я клала трубку и плакала.

Вскоре пришлось звать друзей на помощь.

Один из них напомнил мне слова Джин Риз*: все мы, писатели, — реки и впадаем в одно море; когда прибудет у одного, прибудет у всех, и нет личного успеха, а есть общая победа. Я сказала ему, что он бесчувственный и злобный тип.

* Джин Риз (настоящее имя Элла Гвендолин Риз Уильямс, 1890–1979) — писательница-романист из Доминики, самое известное произведение — «Широкое Саргассово море» (приквел к роману Шарлотты Бронте «Джейн Эйр»). Прим. ред.

Как избавиться от зависти?

Психотерапевт объяснил мне, что зависть — эмоция вторичная и порождается чувством отверженности и ущербности. Если я справлюсь с застарелыми обидами и перестану считать себя обделенной, то и зависть утихнет.

Я попросила выписать успокоительное, но он сказал, что заклятая подружка послана в мою жизнь, чтобы я могла примириться с собственным прошлым. Что во мне говорит память тех лет, когда я считала, будто все окружающие семьи счастливей и благополучней, чем наша. Что я сравниваю свой внутренний мир с внешним впечатлением от другого человека. И что надо просто переболеть этим всем, чтобы изжить его. Я и болела, да еще как!

Приятельница все звонила и томным голосом южной аристократки изрекала:

— Даже не знаю, за что Господь послал мне столько денег в этом году.

Я делала несколько глубоких вдохов и отвечала:

— Ну это же просто пат-ррря-са-ю-ще!

Никогда в жизни я не чувствовала себя такой убогой.

Потом я позвонила одному очень мудрому писателю. Когда-то он состоял в Обществе анонимных алкоголиков; теперь помогает другим бросить пить и вообще сориентироваться в жизни. Я спросила, что он посоветовал бы человеку на грани нервного срыва, вызванного, скажем, завистью.

— Обычно я просто слушаю, — ответил он. — Мне вечно рассказывают длинные запутанные истории о себе любимых. А я потом говорю одно из трех. Или «угу», или «хм-м-м», или «какой ужас!».

Я засмеялась и выложила все про свою отвратительную подружку и ее творческие успехи. Он выслушал, помолчал секунду и сказал:

— Угу...

Затем я пошла еще к одному другу — полноватому пьющему католическому священнику. Я спросила:

— Ты кому-нибудь завидуешь?
Он ответил:

— Сложный вопрос... Иногда видишь — идет вроде бы ровесник,
только стройный, подтянутый. Смотришь на себя, понимаешь, что
тебе таким не быть. А с другой стороны, смотришь на него: так бы и ущипнул! Как думаешь, это у меня зависть?

Ни от кого мне не удалось добиться слов, которые прогнали бы мою зависть или хотя бы превратили ее во что-то плодотворное. Я чувствовала себя злобной сводной сестрой из «Золушки». Когда я пожаловалась очередной подруге, она прочла мне строки, написанные одним индейцем сиу: «Иногда я жалею себя. Однако и в такие часы великий ветер несет меня от края до края неба». Это очень красиво, сказала я, но мне так плохо!

И все же от этих строк во мне что-то сдвинулось. Как будто первая трещинка прошла по стене моей тюрьмы. Я ждала мгновенного избавления: чтобы меня коснулась волшебная палочка Бога и я снова стала бы нормальной и цельной, как тостер после ремонта. Но вышло совсем иначе: меня отпускало понемножку, день за днем.

Танцы при помощи слов

В одном из воскресных выпусков New York Times мне попался шуточный стишок Клайва Джеймса*; он назывался «Посрамленный враг» и начинался строками:

Книга моего врага не распродана. Ура!

Ох, как же мне сразу полегчало! Как прекрасно было открыть, что не я одна такая ревнивая и завистливая, да еще обнаружить, что над всем этим можно посмеяться! Я обзвонила всех, к кому ходила за советом, и прочла им стишок. Каждый сразу узнал ситуацию и разрыдался от хохота.

Еще один шаг к выздоровлению мне помогла сделать подруга Джуди. Она подсказала, что главное — не прекратить ревновать и завидовать, а просто не позволять этим чувствам перерасти в презрение к себе. За попытки радоваться успехам другой писательницы Джуди обозвала меня дурой. Вы не представляете, как мне это помогло. Все же я выросла в культуре, где поощряется состязательность и ненасытная жажда победы, где внушают, что необходимо зарабатывать сотни тысяч долларов в год, — и стыдят, если ты завидуешь или боишься навсегда остаться в тени более удачливых соперников. Моя реакция была обусловлена всей моей жизнью.

Поняв это, я начала заново обретать чувство юмора. Я сказала себе: хочешь знать, как Господь относится к деньгам, — посмотри, кому Он их посылает. Сразу стало очень весело, хоть у меня и есть вполне «денежные» близкие друзья. Я припомнила, что люди, которые стремительно богатеют, часто плохо кончают: взять хоть героев греческих трагедий. Значит, я (человек, богатеющий медленно, а если совсем честно — не богатеющий совсем) застрахована от ударов судьбы! Я не буду влачить остаток жалких дней среди отбросов городского дна. Это уже кое-что. В конце концов, у меня и так плохо с нервами. Не хватало еще напоследок стать героиней отвратительной драмы трущоб и каменных джунглей! Кому это надо?

Затем я начала писать про зависть. Стоило исследовать темные закоулки собственной души, чтобы пролить свет на наши общие человеческие слабости. Что ж, иногда мы бываем жалкими и отталкивающими — особенно когда завидуем другим. Но лучше прочувствовать это, и обсудить, и преодолеть, чем всю жизнь молча отравлять себя изнутри.

Наконец я почувствовала, что сдвинулась с мертвой точки и больше не барахтаюсь в луже собственных эмоций, холодной, как Ла-Манш. Как раз в это время я посмотрела фильм о паре геев, инфицированных ВИЧ. И тогда у меня в голове все окончательно встало на место.

В фильме без прикрас показывали изуродованные болезнью тела. Обычно мы в ужасе отшатываемся от подобных зрелищ. У одного из мужчин вся спина была багровая, изъеденная саркомой Капоши. Но стоило присмотреться — и проступала сила духа, проявлялась внутренняя красота этого полутрупа, что лежал под горой лоскутных одеял, сшитых его друзьями. С каким мужеством и духовным благородством человеческое существо может смотреть в бездну и принимать то, что выпало на его долю! Кому-то послана болезнь. Кому-то — невыносимая зависть. Так или иначе, с этим надо жить. Изувеченное тело, израненная душа равно требуют ласки и заботы.

Чем больше я писала и чем дольше думала про тот фильм, тем сильнее злилась на подругу-писательницу. Как часто и охотно она говорила мне о своем богатстве! А ведь в то лето мы с Сэмом сидели на мели, и она это прекрасно знала. Я снова и снова писала о детстве, о том, как мне не хватало того, что было у других девочек, в других семьях. У себя над столом я повесила цитату из Гиллеля**: «Я встаю. Я иду. Я падаю. Но все это время танцую».

Я танцую при помощи слов. И все это время я писала о внимании к миру, о том, как не принимать себя чересчур всерьез, не спешить и не выбиваться из сил, почаще покидать свой привычный мирок. Постепенно в моих текстах зазвучали нотки юмора и сочувствия — к себе самой и к той писательнице. Тогда же я сказала ей — как можно мягче, — что мне нужно отдохнуть от нашей дружбы. Жизнь ведь так коротка. И вот наконец я ощутила, что во мне самой и в моей зависти есть особая, странная красота, как в тех больных из фильма. Ведь мы все танцуем танец преображения — медленно, осторожно, словно старые длинноногие птицы.

* Клайв Джеймс (род. 1939) — британский теле- и радиоведущий, публицист, литературный критик, писатель, режиссер. Прим. ред.

** Гиллель (Хиллел Вавилонянин, 75 г. до н. э — около 5–10 гг. н. э.) — раввин, законоучитель, поэт. Один из самых значительных теологов иудаизма. Прим. пер.

Птица за птицей: заметки о писательстве и жизни в целом / Энн Ламотт. — М. : Манн, Иванов и Фербер, 2014. Опубликовано с разрешения издательства.